В архив не вносить. Остросюжетная повесть - Николай Анфимов

– У меня такое впечатление, Федор, что это ты сидишь в тюрьме, а не я? Все то ты знаешь?

– Так я и правда тут живу и сижу, только с другой стороны двери? У меня выходных не бывает, по всем корпусам дежурю. На волю за водкой сбегаю, и опять в тюрьму. Спасибо жене, поесть приносит и зарплату забирает…

Намного позднее Павлов узнает, что Федя – капитан рассказал ему чистую правду. Гриша Одесский был одним из самых авторитетных воров в законе. Слово Гриши имело огромный вес во всех тюрьмах и лагерях, оно могло означать как могущественную поддержку, так и смертный приговор. Знающие люди говорили, что он сидит всю жизнь. У Гриши заканчивался очередной срок, и он выходил на волю. Но прямо у лагерных ворот его снова арестовывали, и везли в ближайшую тюрьму, где предъявляли новое обвинение, за преступление которое он не совершал, скоротечный суд, и Гриша мотал новый срок. Сейчас Гриша сидел в транзитном корпусе «Крестов» и ждал очередного этапа в лагерь.

Федя-капитан залпом выхлебал стакан водки, вытер губы рукавом и продолжил:

– Федька уехал в командировку в Прибалтику. Там сейчас добивают «лесных братьев». Как раз по нему работа – без стрельбы жить не может наш Корюхов, ночей не спит? Тебя оставил мне на сохранение, инструкций напоследок выдал целую пачку. С получки я собрал тебе, точнее жена собрала, скромную передачу, и тут приходит на мое имя солидный денежный перевод из Москвы от Кузнецова. Тогда я докупил кое-чего, вернее жена докупила, и получилась весьма приличная передача. Большую ее часть пока держу дома, буду по сменам помаленьку приносить. Сегодня заберешь в камеру вот этот сверток…

А в камере был траур, умер дед Егор.

Алешка сидел рядом с его остывающим телом и плакал навзрыд.

Павлов присел на край нар, прижал мальчишку к себе

– Ну что теперь поделаешь, раз время его пришло? А ты Алешка, крепись, ты же – мужик! Несмотря ни на что – надо жить дальше…

Мальчик вытер заплаканные глаза чумазыми руками, посмотрел ему прямо в глаза:

– Не бросай меня, Василий Павлович, один я остался, никого у меня больше нету…

Заскрежетал ключ в замке, дверь распахнулась. В камеру пришли двое заключенных из хозяйственной обслуги – забрать мертвеца. Быстро погрузили тело деда Егора на носилки и вынесли вон. Алешка смотрел им вслед и плакал А Павлов грустно смотрел на паренька и вспоминал все горькие, полные бед, рассказы старого человека и мелкие проделки его шустрого внука. Все последнее время, с того самого дня, когда он вступился за деда и мальчишку, они всегда были рядом с ним. Сердобольные мужики, спавшие на нижнем ярусе нар прямо под Павловым, уступили им свои места. Дед Егор все больше лежал и думал о чем-то своем.

А вот Алешка лежать не мог. Обжившись на новом месте, он целыми днями шастал по камере, помогал мужичкам кипятить воду на чай, открыв рот, слушал жизненные байки бывалых людей. Вечерами крутился вокруг лежащего Павлова

– Палыч, расскажи чё нибудь про войну. Ну чё ты такой молчун? Давай расскажи…

– Отстань! Контуженый я, и поэтому все забыл.

– Да не ври! Со здоровьем у тебя все нормально. Ну, расскажи…

– Отстань, липучка! Ничего не помню?

Алешка обижался и замолкал, но дольше пяти минут не выдерживал и приставал снова

– Палыч… ну расскажи чё нибудь?

Надоедало лежать и деду Егору

Он вставал. Кряхтя и чертыхаясь, надевал на ноги, потерявшие от древности свой облик, заскорузлые кожаные сапоги, и начинал кругами бродить по камере.

Нагулявшись, подходил на беседу к Павлову

– Ну что Василий, так тебя и не зовет силедователь? Видать недоброе задумал, нехристь? Сурприз тибе готовит, сволочь бесовская? У нас в деревне урядник7 такой же, все время ходит что-то вынюхивает да за людьми подглядывает. Как их, сволочей, только земля-матушка носит? Лиха не нюхали в тяжкую годину, всю войну в тылах просидели, супостаты…

Дед Егор оказался человеком с непростой и интересной судьбой. Воевал на двух войнах: Первой мировой и Гражданской. На Первой мировой дослужился до звания унтер-офицера и был награжден двумя Георгиевскими Крестами. В Гражданскую войну, воевал за красных, командовал эскадроном в армии Буденного. Воевал хорошо: два ордена Красного Знамени и именные часы от самого командарма пополнили список его наград.

– Проникся я, понимаешь ли, Василий, идеями марксизма-ленинизма, еще в окопах на первой войне с немцем. Когда большевики временных скинули, я сразу к ним и подался. Верой и правдой служил новой власти. Только вот власть эта оказалась вовсе и не народной? Одурачили нас коммуняки, облапошили? Землю крестьянину обещали отдать – не отдали! Деревню разорили и разграбили продразверстками. Самых крепких мужиков изничтожили, в Сибирь да в другие безлюдные места на смерть поотправляли. Знал бы я, Василий Палыч, как после войны жить будем, увел бы свой эскадрон к белым в самом начале войны братоубийственной. За что, спрашивается, головы друг другу рубили? Чтоб супостата на трон посадить? Бога отвергли, бесы. Храмы везде рушат, нелюди. Стоном стонет простой народ от такой жизни…

– Ты отец тише говори такие слова, народ в камере разный? Стукнет сволочь какая, – беды не оберешься.

– Да я ж потихоньку душу изливаю, Василий. Не должон гнилой человечишка услышать? Ты вот чего послушай парень – смерть свою чую, немного мне осталось совсем. Присмотри за внучком моим, добрый ты человек. Дай мне слово, помру тогда с легкой душой.

– Обязательно присмотрю, дед Егор, есть у меня задумка одна насчет Алешки…

Была когда-то у деда Егора своя семья. После Гражданской войны вернулся домой в деревню под Тихвин, где ждали его жена и сын. Занялся крестьянским делом – пахал землю, держал скотину. С помощью жены, – Матрены Семеновны, да подросшего сына, поставил дом. В трудах и заботах быстро пролетели десять лет. Новая власть присылала за хлебом отряды красноармейцев, но размежеванную на деревенском сходе землю некоторое время не отбирала. В тридцать втором сын привел в дом невестку, жить стали вчетвером. Неожиданно тяжело заболела и быстро угасла Матрена Семеновна. После смерти супруги надломилось что-то в душе Егора, стал часто болеть. Крестьянский труд уже не радовал его как прежде, а усталость к полудню валила с ног. Но деваться было некуда, невестка ходила не сносях, и работать по хозяйству сын ей строго-настрого запретил. Так вдвоем и тащили свое хозяйство, но не бедствовали. В тридцать третьем невестка родила сына, назвали Алешкой. А еще через год нагрянула беда. Из города, с отрядом красноармейцев, приехал комиссар, в кожаной тужурке, при кобуре с маузером. Кучка деревенских активистов провела собрание и признала семью Егора кулацкой. Коллективизация прошлась тяжелым катком по их деревне еще в тридцать первом году, но его как заслуженного красного командира, тогда не тронули, а тут вдруг передумали. Сына и невестку, с ребенком на руках, арестовали. Всю скотину конфисковали и угнали на колхозный двор. Деда Егора все же не тронули, но из просторного дома выселили и определили жить в старую баньку на окраине деревни. Не выдержала душа Егора такой несправедливости, тяжело заболел он и слег на долгое время. Помогли соседи. Кто поесть принесет, кто ведро воды колодезной, а одна, согнутая в поясе старушка, взялась травами его на ноги поставить. И через полгода поставила. Встал Егор худой и бледный, голова белее снега, широкие некогда плечи стали узкие и сутулые. Соседи стали называть его дедом. Через год получил дед Егор письмецо из Казахстана. Сын писал как плохо живут они в ссылке, как люди там мрут от голода и ночных холодов, как каторжная работа на соляных копях сводит с ума. Умолял приехать к ним и забрать, пока еще живого Алешку. И дед Егор не выдержал. Собрал в дорогу видавший виды солдатский вещмешок, прицепил на старую гимнастерку два ордена Красного Знамени, заколотил дверь баньки досками, и пешком пошел на железнодорожную станцию. До места ссылки он добрался неожиданно легко. Помогли ордена и потрепанный мандат красного командира. Милиционеры отдавали ему честь и помогали садиться в поезда. Определяли на ночлег в зданиях вокзалов и объясняли как доехать до Казахстана. Военные подвозили на проселочных дорогах и делились с ним едой. Даже комендант спецпоселения сдуру отдал ему честь, не поинтересовавшись, кто он такой, и откуда появился в запрещенном месте.

Увидев своих, дед Егор прослезился. Его воображение даже не могло такого представить: сын и невестка были похожи на живые мумии, а внук представлял собой маленький бледный скелетик обтянутый кожей.

– С голодухи пухнем, батя. Алешку кормить нечем, молока у жены уже давно нет, хлеба одну пайку на троих дают. Сердце кровью обливается, глядя на него, а сделать ничего не могу? На тебя, родной надеемся, больше не на кого? Спаси сына, отец, унеси его отсюда. Начальству скажем, что помер он, закопали в степи. Ну а мы уже не жильцы, ни сегодня – завтра помрем. Прощай, и сейчас же уходи, пока охрана не пронюхала что ты здесь…